"О чем говорят в украинских окопах?" - спрашивает пленного наш ветеран еще с 2014-го, а его давно ищет полиция. За ленточкой работает то, что нам и не представить.
47news достал запись беседы с украинским пленным. Вот их Петр, ему 52 года и его недавно загребли с улицы и отправили служить в тыл водителем. Перед вами сидит обычный мужик, в его речи даже нет говора. Отношение к нему спокойное, ни тени злобы. Допрос же ведет человек, известный и на Донбассе, и по петербургским медиа.
Журналист узнал - голос за кадром принадлежит россиянину Егору Гузенко. Еще в 2019 году "Фонтанка" брала у него интервью. Он казак из Ставрополья. Воспитанный Доном, пошел на Донбасс в 2014 году. Так что, уже одиннадцатый год с автоматом.
Пропитанный духом окопной воли, загремел в полицию Петербурга, когда заезжал на Неву в 2021-ом - его кривовато задержали, и он от обиды сломал стену в отделе. Суд его отправил под домашний арест. Егор сбежал. Чуть позже объяснял нашему изданию, как устроена СВО.
Егор Гузенко
- О чем говорят в украинских окопах? – немного устало спрашивает пленного Егор.
- Без понятия, я там и не был, - отвечает украинец Петр.
- Ну, как-то ты в плен попал? – по-доброму подкалывает его Егор.
- Так три дня там был.
- Ну, так за три дня ты со своими-то разговаривал? Что люди-то говорят?
Такие разговоры противоположны пропаганде. Здесь нет криков про фашистов, хохлов. Здесь про людей. Глаза в глаза, чуть ли не на равных условиях. Подсознательно понимая, что сегодня – он, а завтра, может быть, - ты.
- Из своей группы я остался один. Это был бег, просто бег. Мы до позиции даже не дошли, - говорит пленный, а его не переспрашивают.
Вроде, недостаточно, но нет дополнительных вопросов, но это вам не интервью журналиста. В окопах сразу понимают, что такое – "из своей группы я остался один".
- Сколько из условных ста человек верят в победу Украины? Просто обычных людей, - задает глубинный вопрос Егор на это "остался один".
- Точно не могу сказать, думаю 50 на 50. Есть фанатики, есть люди спокойные, им все это очень не нравится, - честно отвечает пленный солдат.
А мог ведь начать говорить что-нибудь правильное в его ситуации. Мол, мало кто верит в победу, кроме сумасшедших.
Согласно последнему опросу американского Института Гэллапа, 70% украинцев выступают за мирные переговоры с Россией. При этом продолжение борьбы до победы поддерживают 24%.
- Как люди настроены?
- Люди настроены … - ухмыляется Петр и говорит: "Люди уставшие, люди хотят жить. Людям надо мир".
- Видел ты наших пленных?
- Ни разу не видел.
- Как их содержат, слышал?
- Отношение должно быть нормальное, - уклоняется Петр, наверняка слышав, что одни украинцы относятся по-людски, другие …
- Звонят ли украинские солдаты своим родственникам в Россию?
По мнению автора, это самый важный вопрос. И не только в этом разговоре. Еще никем не осознана, если хотите, этическая общность, по умолчанию сформированная двумя солдатскими субкультурами. Ведь, с двух сторон примерно 10 миллионов человек имеют общих родственников и впервые за историю XX и XXI веков военные стараются не попадать в мирные объекты. Придет время, и об этом начнут размышлять ученые историки.
- Думаю, да, - соглашается Петр.
- То есть, на связи, все равно общаются.
- Конечно.
- Ты общаешься с кем-нибудь из родственников из России?
- Нет, у меня одна сестра двоюродная, но я не знаю, есть ли у нее мой телефон. Остался ли с номер.
- С Дарьей? – подсказывает Егор, явно взяв ее имя из первого допроса после пленения.
- Да.
- Ну, ничего, я сейчас попробую ей позвонить. Ничего не обещаю, но попробую.
Вот такое кино. Наши звонят по телефонам пленных их родным, сообщают, что теперь уже все в порядке – он у нас, жив-здоров. Передают трубку самому пленному. На мой взгляд, именно про это надо ставить пьесы в МХАТ и БДТ, а не перебирать сотый раз чеховские "Три сестры".
- Мама у тебя есть? Живая?
- Нет, умерла.
- Царство небесное, - искренний отзыв и через паузу: "Сколько денег вам платят?"
- Двадцать тысяч.
На сегодня 20 тысяч гривен равно 38 тысяч 600 рублей.
- Стабильно?
- Плюс-минус.
- С боевыми – двадцать тысяч?
- Не знаю, я человек тыла, логистики.
- А как ты думаешь, сколько за это надо платить?
- Я не знаю.
- За то, чтобы сесть в окопы, под дроны. Это деньгами меряется? – уже с надрывом спрашивает Егор.
Очевидно, сравнивая с российскими выплатами, понимая, через что проходит человек. Егор впервые матерится, но это отношение не к пленному.
- Люди не хотят идти ни за какие деньги, но государство же принуждает.
- А 20 тысяч гривен - это хорошие деньги? – не останавливается наш боец.
- Ну, скажем так, если работать в гражданской системе, то можно прожить. Это не высший уровень, но на хлеб-молоко хватит.
- Кто из гражданских профессий получает больше?
- Сейчас уже и учителя могут получать 20 тысяч гривен и медики. Тот же токарь, тот же слесарь. Сейчас же профессиональных училищ нет, дети не учатся. Скоро некому строить будет. Сейчас вот всех поубивают – более подготовленные специалисты. Работать некому будет. Часть пирамиды будет не заполненно. Наверху потребители, а внизу шлак. А исполнителей не будет. Государство пустое.
Последние два слова – будто эпическое название романа.
Было время, Егор Гузенко публично и зло предлагал петербургскому следователю, у кого в производстве находится уголовное дело по умышленному уничтожению имущества – стены в отделе полиции, приехать на СВО и допросить его лично.
Сейчас он уже остыл, следователь УМВД по Петроградскому району тоже.
Сейчас допросы Егора Гузенко интереснее.