ОПЯТЬ НАЛЁТ
11 сентября 1941 года
Опять налёт.
Опять бомбят.
Передо мной – обрыв и яма от фугасной.
А позади, куда прижалась я,
стена разбитого сарая,
обуглена в войне,
стоит на поле, как ворон страшный.
От грохота разрывов
мне кажется, что всех нас оглушило.
Смотрю, как много уже укрылось
в воронку крупную от бомб солдат.
Они кричат, но я не слышу,
руками знак мне подают,
чтоб прыгнула в укрытие я к ним.
Но страх во мне непобедим,
и высоту обрыва в яму
я уже не вижу.
А тут – опять разрыв,
огонь и целый ад, стена рассыпалась.
Я с нею вместе от волны назад
куда-то покатилась.
Когда открыла я глаза,
кругом осколки засветились:
наверное, в сознанье я пришла.
Проверить я решила – жива ль?
Я набрала слюну и плюнула.
Осколок зашипел, как будто бы змея.
Когда я встала,
в яме не было бойцов.
Песок в крови, воронка глубже стала.
О, боже мой! Туда опять фугасная попала…
УХОЖУ Я С ЛИНИИ ОГНЯ
25 сентября 1941 года
После того, как Ленинград оказался в блокаде, меня отозвали с фронта работать в госпиталях.
Мне жаль, что ухожу я с линии огня.
Но осажденный Ленинград –
не меньшая по стойкости частица,
чем Ленинградский фронт для дерзкого врага.
Сейчас я получила предписанье
быть в госпитале – госпиталь большой.
Я рада за судьбу свою,
что раненых бойцов увижу.
Здоровыми они вернутся в бой.
Поверьте мне, однополчане,
я в душу каждого бойца войду
святою правдой
и ненависть к врагу умножу во сто крат.
Пусть каждый бой на поле фронта
враг запомнит и узнает,
что значит для России
ЛЕНИНГРАД…
БЛОКАДА – В ПЯТЫЙ РАЗ УМЕНЬШИЛИ ПАЁК
20 ноября 1941 года
Сегодня нам по радио сказали,
что в пятый раз уменьшили паёк.
По улицам, в воротах
больше мёртвых стало,
зашитых в простыни
и вынесенных из дома за порог.
За воротами чугунной вязи
видны трупы, сложенные в ряд.
Холод. Вьюга голоса их нам доносит:
«Когда же вы, живые,
отомстить сумеете за нас?
Часть от бомб и от осколков
гибли мы в расцвете лет,
голод нас сражал досрочно,
ждали мы, как вы, побед.
Не сидели, сложа руки,
а работали для тех,
кто ушел на поле боя,
поклялся наш дом сберечь.
Поклялся, что дети наши
будут жить, как жили мы,
солнцем Октября согреты.
В эту клятву верим мы».
ДЕТЕЙ-СИРОТ ОСТАЛОСЬ ТРОЕ
27 января 1942 года
Умерла санитарка Женя Солина. Комиссар попросил определить её детей в детский дом для эвакуации.
Ну, что вы скажете, ребята?
Знаю, ваша мама сегодня не пришла.
Повестку вам вручили с поля боя –
отец погиб, но вас ведь трое.
Пусть старший будет за отца.
Два дня, не больше, потерпите.
Мы всех устроим в детский дом.
Сегодня вы буржуйку затопите.
Мы принесем дрова вам в дом.
А к вечеру горячий ужин будет.
Я котелок снесу сама.
Вы карточки на хлеб не затеряйте,
вам старший, Виктор, принесет его сполна.
Мы знаем, трудно вам без мамы,
но что же делать, раз идет война…
Ты, Виктор, уже большой, не плачь,
двенадцатый тебе пошел годочек,
они же младше у тебя.
Уверена, родные дети,
понравится вам детский дом.
Не надо думать, что на рассвете
ходить за хлебом
и в соседний дом – за кипятком.
Вы будете в тепле,
заботливые руки помогут вам,
чтоб не было беды.
Недолго быть вам в осажденном Ленинграде,
отправят вас туда, где нет войны.
Там, на Большой земле,
живут родные наши люди.
Труд их поистине большой,
вы будете сердцами их согреты,
для каждого из вас
там будет дом, как Ленинград родной.
Ребята, станете большими,
не забывайте, что была война,
и город был в такой блокаде,
что ваша мама умерла…
Мы знаем, что придет Победа,
но, может быть, не будет нас,
тогда цветы нам на могилы принесите
за то, что люди думали о вас.
ВЕСНА – ВСЕ ВЫШЛИ ЧИСТИТЬ ЛЕНИНГРАД
20 апреля 1942 года
Вновь солнце теплое лучами землю греет,
бегут ручьи, и талый снег весь в копоти, грязи лежит.
Последние сугробы от тепла мелеют,
нетопленные дома от инея по улицам пестреют.
Из них выходят, кто остался жив.
Пришла весна, почистить город надо.
Никто не ропщет на свою судьбу,
жалеет только, что в нем силы мало
убрать всю нечисть, грязь, и жаждет встретить,
как бывало, в чистом городе весну.
Холодная блокадная зима всем очертела.
Лопатою сгребают талый снег,
военные машины сугробы подбирают.
Никто не ждёт, что будет им обед.
С утра до поздней ночи
город ленинградцы чистят.
Усталые, голодные,
с лопатами, носилками стоят.
А впереди одно – надеяться тепло весны увидеть.
И верит каждый: она прибавит мужества и силы,
чтоб город лучше защищать.
Как изнурительны обстрелы,
как многих голод покорил…
Но враг не знает наши силы –
мы ЛЕНИНГРАД ему не отдадим!
РАЗГРОМ ВРАГА ПОД СТАЛИНГРАДОМ
Февраль 1943 года.
Нам меняют в пути направление: не на Донской фронт (Сталинград),
а на новый – ЦЕНТРАЛЬНЫЙ.
Сегодня нам газеты сообщили.
О, изверги, проклятья вам, конечно, мало!
Вы захотели Сталинград?
Москва и Ленинград не все
вам зубы, ребра поломали?
Вы Волгу, гады, захотели –
своей вонючей, гадкой кровью
окрасить её воды, берега?
Так получайте по заслугам:
попробуйте теперь вы выйти
из русского военного котла!
В плену 90 тысяч солдат и офицеров,
средь них – фельдмаршал Паулюс
с поникшей головой…
Чего походом дерзким вы добились?
Прошло 16 дней – 100 тысяч фрицев
в снегах похоронили пред котлом…
Что, это – мало? для фюрера, безумного дельца?
С металлом огненным добрались вы до Волги
и оскорбили путь для вашего возврата
оружием и варварством своим.
Вы Сталинград оставили в руинах,
но Сталинград, как весь народ России
останется для вас непобедим.
Погонят вас с чужой земли с позором,
с котлами встретитесь еще не раз…
Запомнятся врагам надолго
прошедшие бои за Сталинград.
Сводку Информбюро в госпитале слушали, затаив дыхание. Какая Победа! Какая Победа! А Ленинград ещё в блокаде…
ОЧЕРЕДНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
Пишу очередное донесенье, что груз доставлен без потерь,
что два бойца тяжелое имеют воспаленье,
но в госпиталь отказываются лечь.
Пришлось не раз идти на уговоры,
мол, по выздоровлению найдут они, догонят нашу часть
и будут связь держать с комсоргом батальона,
их станут ждать бойцы у нас.
В землянке душно от буржуйки,
которая портянками залеплена была.
На ней и чайник кипятился,
и руки, ноги грели у огня.
А многие сидели, просто ждали,
что вот сейчас придет парторг,
расскажет сводку о фронтах, о продвиженьи
и что дает своим открытием Второй нам фронт.
По всем землянкам сводку рассказали,
и говор утихал, на сон бойцов клоня.
А завтра новые маршруты,
в них часть Победы,
чтобы кончилась война.
НУ, ЧТО ВЕСНА???... КОГДА ИДЕТ ВОЙНА.
На немецкой земле.
Апрель 1945 года
Прошли в машинах длинный, долгий путь.
И здесь в лесу водители, бойцы должны
немного отдохнуть.
Какая тишина! И чистый воздух
цветами, травами пьянит.
Но нам задерживаться тут нельзя, война не кончена.
Она весной нам наслаждаться не велит.
Мы поднялись с ковров цветущих по команде
с согретой солнцем, ласковой земли.
Опять в дорогу – машины зашумели,
с тяжелым грузом огненным ушли.
А с леса двух сторон
зеленой пышной кроной
нам кланялись на всем пути деревья,
как будто бы желая жизни долгой,
чтоб сердце не щемило от весны.
Весна. Как много в ней желаний!
Все расцветает вдруг вокруг тебя,
и солнце греет добрыми лучами,
а ты везешь огонь и смерть для злейшего врага.
Не знаем мы, чем кончится дорога.
Груз в срок мы подвезти должны.
Сейчас стояли мы, была тяжелая тревога,
о жизни не мечтали – той, что будет впереди.
Берлин, Берлин не за горами!
Но сложный путь остался до него.
Сегодня дважды нас бомбили.
Весна! Так хочется всем жить!
И пусть она к ПОБЕДЕ даст нам силы,
чтоб враг не смел всю жизнь планеты и народы
в корысти ярой истребить.
ВСЁ НАСЕЛЕНИЕ БЕРЛИНА ПОДНЯЛО ФЛАГИ
ИЗ ПОСТЕЛЬНОГО И СТОЛОВОГО БЕЛЬЯ
2 мая 1945 года
Берлин еще не полностью разрушен,
высокие дома стоят без окон, без дверей,
в проемах и балконах – поднятые флаги.
Не счесть всех белых наволочек, простыней и скатертей.
Всё населенье прячется в подвалах
иль под воротами, как нищие стоят,
храня свои узлы и чемоданы.
В колясках дети плачут, на тех, кто повзрослее, матери кричат,
чтоб от узлов они не отбегали, и сами
проклинают, наконец, весь этот ад.
Тяжелой оказалась речка Шпрее:
весь мост насквозь простреливался врагом,
и были ранены бойцы машины,
но груз доставили на место мы с другими –
там был не только наш 2-й автобатальон.
Стрельба идет на каждом перекрестке.
Трещит из окон автомат,
летают низко «мессершмиты»,
и падает в соседний дом снаряд.
Мы вышли из машины, чтобы раненых заверить,
что на пути обратном мы их заберем.
Тут чья-то мать немецкая идет с бидоном.
Вдруг видим, покатилась, срезанная осколком,
её, как мяч футбольный, голова…
Как тяжело все это видеть человеку!
Бесстрашная, ради детей,
пыталась принести бидончик молока.
Страданья, смерть, хотя войне вот-вот конец.
Но что же делать? Немцы в нас стреляли,
у наших ног был опрокинутый бидон.
Да, весь Берлин сегодня поднял флаги –
из постельного, столового белья.
Рейхстаг теперь трепещет против нашей силы.
Не пожалеем и ещё подбросим ему огня.
ТРИБУНАЛ
До Берлина мы стояли в городке Берлинхен, где не было ни одного немца. Танковая часть, уходя из него на отдых, предупредила нас, чтобы бойцы в домах не прикасались ни к каким маринадам, консервам, печеньям – все отравлено. Ночью одна немка с тремя детьми пробралась в свой дом. Боец Яковлев последовал за ними и был готов причинить женщине травму, но вовремя подоспел патруль. По поводу этого ЧП я в конце мая была вызвана в военный трибунал. Рассматривалось дело т. Яковлева и, конечно, моё – как замполита.
Защищала я бойца,
фамилия Яковлев ему.
Судьба его, как многих, поджидала
тяжёлая – трагедия освобождённого села.
Жену сожгли, печь растопив соломой.
Ребёнку отрубили кисти ручек, стопы ног.
Солдат увидел собственными глазами,
что жив его ребёнок, сосед сберёг.
Он затаил от всех одно желанье,
что надо отомстить за кровь невинную родных.
И в этом, может быть, и я была повинна,
что не нашла пути о мести злой его предупредить.
Как хорошо, что месть над немкой и детьми не состоялась.
Спасли её патрульные бойцы.
В Берлинхене стояли мы одни,
когда нас вызвал трибунал к себе,
была назначена и экспертиза.
Врачи нашли, что разумом он чист,
но боль его неизлечима.
В кармане он хранил и показал газетный лист.
Портрет трёхлетнего ребенка укором был для всех солдат.
Врагам вы нашу землю уступили, фашисты сеяли там ад.
Газетный лист – у членов трибунала.
Там мне сказали: «Верим, капитан,
что трудно уберечь в трагедии солдата.
Но мы в Германию пришли не мстить.
Полку предложено бойца все ж исключить
из личного военного состава,
пусть едет он на Родину, домой».
Тут Яковлев надел ремень, заплакал,
обнял меня и прошептал: «Не верится совсем, домой…»
и в часть свою со мной пошёл, расстроенный решеньем.
Уехал первым. Провожали, подарок от полка хороший дали.
На письма нам не отвечал.
Наверно, боль была в душе, на сердце нестерпима,
когда калеку он – трёхлетнего родного сына –
в своей деревне повстречал.
Он шел в боях от Сталинграда,
а в памяти войны остались сын и трибунал…