Раз редакция обратила внимание на своеобразную субкультуру цыган в Тосно, уместно воспроизвести сюжет, как в советские годы милиция хватала хлопоты, если покушалась на ромал. После чехарды, случившейся на Васильевском острове более четверти века назад, начальник розыска перед облавами долго ещё приговаривал: "Парни, цыган пропускаем сквозь строй".

Это было в начале набережной Лейтенанта Шмидта. Если не спеша идти от Академии Художеств к памятнику Крузенштерна, то минуты две - до старинного двухэтажного особнячка в стиле классицизма. Ну, может быть, перестройки, начавшиеся примерно в год дуэли Пушкина, добавили чуть эклектики. Номер дома с колоннами - три. В прошлом столетии, примерно с года смерти Сталина, располагалось там 16 отделение милиции. За скрипучей из дуба дверью в два с половиной метра высотой открывались купеческие просторы, широкая мраморная лестница уводила вас направо и наверх.

Тогда ещё на Неве стояли буксиры, а девки мечтали познакомиться с мотористами. Да и вообще солнце тем бабьим летом было уютное и прохладное одновременно. Геометрия вида не предвещала набега кочевников.

В 1985 году в этих стенах и произошел переполох, вызванный моей неопытностью. После чего я с иронией уже относился к строчке греческого поэта Кавафиса, утверждавшего: "На свете нет врагов страшнее римлян". Конечно же, слово "ромалэ", являющееся синонимом "цыгане", не произошло от названия города Рим. Но тогда я был уверен в этой романтичной и антинаучной теории.

Надо же было случиться, чтобы именно в моё дежурство в отдел уголовного розыска заглянул тот ротозей. Другого бы отфутболил. Этот же казался перспективно-склочным: лет сорока, тщедушный, но не худощавый; одет прилежно, но не в импортный костюм; подержанный, а не потрепанный галстук; на лацкане гордость - ромбик выпускника техникума. Выбрит, выпивает только по государственным праздникам и на банкетах по случаю защиты кандидатских диссертацией коллегами.

Такие, если что — жалобами замордуют. Инстанциями запутают.

У него ромалы подрезали фотоаппарат марки "Зенит". В чехле.

А мне не до суеты. У меня в притоне Нади-процентщицы, говорят, блатные из колоды "Татарина" с Петроградки завелись; в главке рецидивиста Олега Шелкопляса хотят видеть до самозабвения, а сами задницы с Литейного, 4 не поднимают; малолетка "Струна" уже всю седьмую линию обворовал, к университету подкрадывается. Да и вообще.

- Значит, говорите, фотографический аппарат Ваш пропал при непонятных обстоятельствах, - начинаю я подгребать к утере, чтобы не было кражи.

Серьёзный мужчина, похожий на потерпевшего из рассказа детского писателя Драгунского "Тайное становится явным", на которого малыш вылил манную кашу, даже перпендикулярно встал со стула. Мол, отчего же пропал, когда на мосту Лейтенанта Шмидта его фотик увела шайка цыганок. Особые приметы: среднего роста, нормального телосложения, все в юбках, говорят громко, упирают на обращение "касатик".

Странно, - съязвил я.
- Что странно?
- Что в юбках.

Ну, страх как мне не хотелось ни регистрировать его заявление, не шукать гадалок. Я даже начал рассуждение о его не марксистском мировоззрении, если он верит в заклятья и линии судьбы на ладонях. Осознав мою настойчивость, догадавшись, что скоро я дойду до пошлой угрозы - "Вы член партии?!", интеллигент подтащил меня к выходу из отделения и опозорил своим указательным пальцем. Его перст как раз указывал на отчетливо видимую цветастую стайку, нашедшую очередного лоха на мосту, ныне обозначенном как Благовещенский.

Делать нечего, пошел я быстрым шагом наводить социалистическую законность.
Подойдя к красавицам и углядев оттопыренную явно "Зенитом" сумку, я умело работая локтями, открыл поклажу и ловко выхватил вещественное доказательство.

Когда поздно вечером начальник уголовного розыска кратко высказал мне своё отношение фразой "зря это ты сделал", я пожалел, что на мосту его рядом не было.
Бросив очередного простофилю на произвол тайного хода карты, которую ему до этого показывали, меня обступили по-взрослому. Не сказать, чтобы начали рвать, но обстановка стала душной. Хорошо, что я додумался не вынимать удостоверение сотрудника УгРо. И прохожих насмешил бы, и рапорт о полёте корочек в акваторию Невы крапал бы потом.

Мною было принято решение — фотоаппарат не отдавать, бежать в расположение части – к своим. Кстати, умыл я тогда табор. Девчата их бегают хуже, чем бывший мастер спорта СССР, недурно выступавший в школьной молодости на дистанции 200 метров с барьерами.

Внесшись в дежурку, провозгласив викторию возгласом - "оформляй", я, наивный, думал контратаковать. Но, отворив дореволюционную дверь в участок, был вторично снесен кочевым этносом.  

Наглость какая. Никакого придыхания перед карающими органами.

Их было тел под восемь. Потом сказали, что дюжина. Преувеличивали, но я не отрицал.
Завертелось.

Крики бурные, текст густой на языке-суррогате, лучше всего олицетворяемый песенной строчкой: "Мне бы дьявола коня". "Миленький" перемежалось с обидным "чувырло в штанах", туманное "чавэлла" утыкалось в советское - "как тебе не стыдно". Чего не хватало, так это медведя на привязи и бубна.

Опытный дежурный, встав на пути в дежурную же часть всем своим мундиром, гадко указал на вход в наш, уголовного розыска, коридор. Особо меня разозлил его текст, обращённый к агрессорам: "Граждане, проходите, проходите, товарищ инспектор сейчас вас выслушает". После чего капитан исчез, а изнутри дежурной части предательски щелкнула щеколда.

Так бросают раненых на поле брани.

В отделе УР, состоящим из четырех кабинетов, я оказался один. Мой университетский преподаватель Лев Гумилёв сказал бы, что перед пассионариями форпост империи был обречён. Дверь в отдел захлопнулась на дешевый французский замочек.

Стало неуютно. Прежде всего, потому что лупить баб не дозволено. А так как их чрезмерно больше, то опасно.

На столах оперативников валялись кучи документов. У Потемкина я увидел коричневую обложку дела доверенного лица. Смех — смехом, а как стырят совсекретного осведомителя, то кверху мехом. Я бросился собирать бумажки, бумаженции и бумажищи. Меня кто-то подталкивал в спину, вставал перед лицом и тряс постаревшими ладонями. К тому же я по-шпански тогда носил пистолет "Макарова" за брючным ремнём, и одна рука у меня была занята тем, что постоянно лежала на рукоятке.

Фильм ужасов.

Топтание и поругание должностного лица при исполнении продолжалось минут десять.
Наконец, в отдел вбежал старшина. Абсурд мизансцены усиливало ведёрко с застывшей коричневой краской, из которого он пытался извлечь вросшую туда кисть. За его погонами вовремя нарисовался участковый Аббасов. Опытный городовой держал на изготовке огнетушитель неестественно громадного размера. Скорее всего, этот атрибут пожарной безопасности функционировать не мог где-то с хрущевских времён, но вечная азербайджанская щетина и тускло красный цвет аппарата свою роль сыграли. Самая объёмная в бёдрах цыганка что-то сказала на непонятном, и противник, отстреливаясь слюнями, начал отходить на прежние позиции.

Удивительно не то, как это рассосалось, а то, что на сейфе я обнаружил "Зенит". Мы втроём шлепнулись в глубочайший диван потрескавшейся черной кожи. Тогда мы верили, что на нем спал сам лейтенант Шмидт.

И было нам хорошо.

В кабинет вошёл потерпевший и поинтересовался своей личной собственностью, потому как при СССР частной собственности не существовало. Если бы я был не в благостном настроении, я бы пошел на вандализм.

- Извольте, - протянул я ему, и он не понял сарказма.

Вскоре вернулся личный состав, выслушал историю. Потемкин вместо "спасибо" сказал, что старшая у них Жанна. Селезнев спокойно объявил, что из его кабинета пропала шуба, темно-коричневая, мутоновая, изъятая им на днях на Андреевском рынке, не ворованная, которую он обещал вернуть. Потом выяснилось, что исчез календарь с выставки "Инрыбпром", что в то время считалось статусным дефицитом, затем дело дошло до какой-то фирменной стирательной резинки.

- Хватит делать приписки под моим флагом, - прервал я интернациональные провокации.

Вечером я позвонил полковнику Максимову, больше известному как цыганский барон. Он единственный в ГУВД Леноблгорисполкомов разбирался в них и общался с ними же.

- Надо было сумку у Жанны отобрать, - слышно было, как он затянулся папиросой: "Они без сумок смиреют".

Мне это напомнило сцену из "Белого солнца пустыни", где Сухов говорил: "Его надо было через трубу брать". До сих пор испуг ещё таится, а при случайном общении с ромалами я ощущаю себя Рахимовым, не разбирающимся в пустыне.

Здание с колоннами на набережной давно покрыто строительной сеткой, говорят, там скоро будет чьё-то консульство. Цыганок-гадалок давно в городе не видно. Они подстраиваются под время. Сливаются с толпой.

Наверное, спокойнее. Но палитра тускнеет. Нет того задора.

Евгений Вышенков, 47news