Одинокая Татьяна в свои 93 года уверена - ее наказал Бог. Она помнит, как зачитывала приговоры в блокадном Ленинграде. Ветеран встречает День Победы на карачках из-за обыкновенной бюрократии. "Вечно с нами, русскими, вот так все", - вздыхает бабушка.  

Михайлова уже несколько лет живет в 125 километрах от Петербурга. Лужский район, Торковичи. Построенный в 1953 году дом, доставшийся Татьяне от матери, можно назвать исключительно убитым. Чтобы продергать ветхую дверь приходится "проползти" под провисшую веревку. На ней сушатся ее рваные гамаши. За эту веревку выйти она не может. Это край ее мира.

В доме жуткий холод. Корреспондент 47news не без труда выдержал трехчасовую ее отповедь. Печка у нее старенькая. Правда, есть два обогревателя. Когда зимой вырубаются пробки, то баба Таня просто укутывается во что может и ждет помощи от соседей. Они навещают ее раз в две недели. В ожидании подмоги старушка вспоминает свое прошлое, пытается осмыслить настоящее и мечтает о смерти. У нее так сегодня устроена память, что помнит имена, даты, цвет волос тех, с кем служила во время войны. А современные реалии понимает смутно. Они делятся на нескольких добрых, но посторонних людей; детей и внуков, которые даже смерти ее не ждут, какого-то большого "мэра" и богатых в телевизоре без звука.

На стенах у Татьяны Васильевны висят иконки, георгиевская ленточка, поздравительная открытка к 60-летию Победы в Великой Отечественной войне и пожелтевшие фотографии местной реки - Оредежа. За прогнившей стенкой с пузырчатыми отстающими обоями находится кухня с грязными столовыми приборам, яичной скорлупой и плесневелым хлебом. На окне стоит горшок с увядшим растением Золотой ус. Именно этому цветку она доверяла свои болезни.

Сама Татьяна Васильевна из местных. Родилась в январе 1924 года на хуторе Новоселки в Лужском районе. Отца лишилась в 1940 году. Он шел по мосту из Оредежа в Торковичи. Его пришибли и сняли хромовые сапоги.

6.jpg

Уже в 1941 году Татьяна отправляется покорять Ленинград. Она сразу поступает на второй курс финансово-экономического техникума. Это уже потом известное здание у канала Грибоедова напротив Банковского моста станет университетом.

Но 22 июня "Киев бомбили, а нам объявили, что началася война". На Ленинград совсем идет немец, а Татьяну с мамой по Дороге Жизни зимой 1942 года отправляют в Любытинский район. Это северо-восток Ленинградской области. Здесь Татьяна устраивается воспитательницей в детский дом, но тут же попадает под призыв. И опять - в Ленинград. Пешком она повторно проделывает уже известный ей путь по ладожскому льду.

Девушку приписывают Третьему ленинградскому стрелковому батальону. Батальон женский, но с мужскими командирами. Охраняет в блокадном Ленинграде склады и мачты с закрепленными рупорами оповещения населения. Наша героиня вздыхает, мол, служба была не сахар. Вспоминает, как одна из девушек батальона, подруга Татьяны, не выдержала и застрелилась. А ее командируют, ни много ни мало, к Военному Трибуналу ленинградского гарнизона. 

Сегодня она четко называет даже имена подруг по службе. Это "молодая Андрюшкина" и "сорокалетняя Щиктовская". Татьяна Ивановна вообще документально все помнит.

- Наш гарнизонный трибунал находился на Садовой улице в доме 10. Стояли, как правило, там в карауле. Ходили с донесениями во Фронтовой трибунал, что на Невском, у площади, в прокуратуру, в Большой дом. В общем, куда посылали. Иногда приходилось конвоировать задержанных, но вообще это не наша обязанность была. Наш трибунал отвечал за тех, кто с фронта бежал, от войны. Их ловили, сажали. Через тюрьму обратно на фронт. Приходилось даже одной водить заключенных. Помню, одного даже в трамвае пришлось везти. А страшно совсем не было. Ни когда конвоировала их по Ленинграду, ни когда по Ладоге шла. Даже зачитывать обвинения приходилось. Заходишь в комнату, напротив тебя беглец, а под столом звонок, вдруг он чего учудит. Зачитаешь обвинение ему, а его - на фронт искупать вину. Однажды пришлось сразу 30 обвинений подряд зачитывать. Они откуда-то из Прибалтики в Ленинград бежали, а их обратно. Может, меня за эти приговоры Бог и наказал. Да и судей помню. Петров был у нас последним. Его заместитель Фердшман, секретарь Шилова, судья Юхов. Там еще Кацман, Пшибельский. Много еврейских фамилий. Так всю блокаду на Садовой, 10 и провела. Но высшей меры у нас не было. Это все уже во Фронтовом трибунале было, в полевых судах всяких. А вот День Победы не помню. Помню, что на улице выступала на митинге. Сама решилась, надо было что-то сказать. Но такой азарт был, что уже все забыла, как митинговала.

Закончила войну Таня без званий и наград. Они придут к ней потом. В том числе и орден Великой Отечественной войны второй степени. Затем последовало восстановление в техникуме и диплом по специальности "Сберегательное и кассовое дело". Работала в Гатчине и в Сберкассе у Московского вокзала.

В 1946 повстречала Зиновия. Он был младше ее на два года. Отвоевал добровольцем на Дальнем Востоке против японцев. Сам из-под Пскова, а в Ленинград приехал на побывку. Расписались за три дня. Зиновий решил делать карьеру военного. Началась жизнь в приморских гарнизонах.

DSCN5939.JPG

А потом всё, как в таких семьях, всё. как в Советском Союзе. Рождается дочь, сын, семья мотается за офицером-отцом то по Уралу, то на Западную Украину. Болезнь, демобилизация. В Питере они получают тридцатисемиметровую квартиру на Луначарского. Дальше снова все типично. Повзрослевший сын Александр приводит в дом из общежития беременную провинциалку-медичку. Ее прописали, пошли скандалы. Умирает муж, погибает в аварии сын, Татьяну Ивановну вытесняют в Торковичи, а в городской квартире сменили в дверях замки.

- У меня ноги совершенно не ходят. Передвигаюсь на карачках. Лежу на кровати. Хочется кричать. Покричу - вроде легче станет. Раз в две недели приходит местная жительница. Дам ей 2200 рублей. Она мне продуктов из магазина принесет и два ведра воды. Все на карачках. Палку потеряю и полдня ищу ее по дому. Зимой проснусь, включу обогреватель и сижу. Пробки выбьет. Сижу, жду, пока придет кто-нибудь. Зимой как моюсь. Мочалку прокипячу. Содой натру ее. И прямо под одеждой себе тело тру. Но вшей у меня нет. Свои отходы по утрам пытаюсь выносить. Помощи никакой. Хлеб за две недели становится плесневелым. В телевизоре у меня две программы: первая и вторая. Звука нет. Просто включаю его иногда и смотрю картинки. Два раза меня уже грабили. Один раз просто пьяный зашел. Взял деньги, 2 тысячи, рублей и ушел.

Но однажды Татьяна Васильевна умудрилась уговорить местного жителя довести ее на машине до местной Торковичской администрации, "до мэра" Ивановой. Пришла в администрацию бабушка на двух палках. Когда ее приняли, то сказали, что она не местная. Действительно - прописана в Петербурге. И именно в Петербург ее и послали.

С пенсией старушке сегодня помогают неравнодушные местные. Они заранее переводят деньги ей на карточку и сами же их снимают. Попытки связаться с родственниками ни к чему не приводят. "А она что, жива еще?" - удивляются родственники бабы Тани с проспекта Луначарского.

- Хочу умереть просто. Зимой сижу у обогревателя и думаю, как мне на тот свет попасть. А вдруг и на том месте тоже мучиться придется. Вдруг там тоже кто-то живой окажется. Ноги не ходят. А лечиться, я не лечусь. Зачем мне все эти врачи. У меня был Золотой ус. Он мне помогал. Я его прикладывала. Но он завял. Хочу дождаться тепла. Может, яблони зацветут. Посмотрю на них. Позвоню в такси социальное и поеду в Петербург, а то это моя вторая блокада, только психическая.  

- Я русская до корней своих седых волос. Вечно с нами, русскими, вот так все происходит. А по телевизору картинки показывают. Там какие-то все разодетые, богатые. Не нужно вам в старости никакого богатства. Только бы одному не быть.

Пока же передвигается она на четвереньках или с помощью трости. Если потеряет палку, а такое бывает, то поиски спецсредства ведутся по полдня. Если трости нет, то опорой для бабушки служат два полена.

Вы знаете, есть два подхода. Первый понятен: во время Великого праздника – или хорошо или ничего. Но утром, 9 мая, чтобы включить парад Победы и посмотреть его без звука, солдат трибунала Татьяна подползет к телевизору на поленьях.